Когда я надумал писать эту легенду, моя незамутненная мысль зашла в тупик. О чем писать? Что такого замутить, чтобы почитать было приятно и полезно? Зимние забавы, зимние забавы… все кружилось в голове… снег, веселье, снеговики, снежки, коньки, горки, водочка, прогулки в парках, родниковая водица, закуска… красота, в общем. Днем — морозец, солнце слепит глаза, под ногами лед трещит. А ночью… уже мороз, а не морозец, и только тени людей мелькают в свете трехликого светила, в свете фар авто, которые с трудом пробираются по извилистым и крутым улочкам. Им весело, забавно, и мороз не мороз, и снег горяч и обжигающ, эмоции согревают их сердца и тела. Они играют в DozoR.Lite! Они празднуют победу, не кручинятся над поражениями. Да! Такого сидя дома не получишь и в магазине не купишь…

Досужий дозорный! Ты и без клятвы можешь поверить, как хотелось бы мне, чтобы эта игра, плод моего разумения, являла собою верх красоты, изящества и глубокомыслия. Но отменить закон природы, согласно которому всякое живое существо порождает себе подобное, не в моей власти. А когда так, то что же иное мог породить в темнице бесплодный мой и неразвитый ум, если не игру о костлявом, тощем, взбалмошном сыне, полном самых неожиданных мыслей, доселе никому не приходивших в голову, — словом, о таком, какого только и можно было породить в темнице, местопребывании всякого рода помех, обиталище одних лишь унылых звуков. Тихий уголок, покой, приветные долины, безоблачные небеса, журчащие ручьи, умиротворенный дух — вот что способно оплодотворить самую бесплодную музу и благодаря чему ее потомство, едва появившись на свет, преисполняет его восторгом и удивлением. Случается иной раз, что у кого нибудь родится безобразный и нескладный сын, однако же любовь спешит наложить повязку на глаза отца, и он не только не замечает его недостатков, но, напротив того, в самых этих недостатках находит нечто остроумное и привлекательное и в разговоре с друзьями выдает их за образец сметливости и грации. Я же только считаюсь отцом игры о Дон Кихоте, — на самом деле я её отчим, и я не собираюсь идти проторенной дорогой и, как это делают иные, почти со слезами на глазах умолять тебя, дражайший игрок, простить моему детищу его недостатки или же посмотреть на них сквозь пальцы: ведь ты ему не родня и не друг, в твоем теле есть душа, воля у тебя столь же свободна, как у всякого многоопытного мужа, у себя дома ты так же властен распоряжаться, как король властен установить любой налог. Все это избавляет тебя от необходимости льстить моему герою и освобождает от каких бы то ни было обязательств, — следственно, ты можешь говорить об этой игре все, что тебе вздумается, не боясь, что тебя осудят, если ты станешь хулить ее, или же наградят, если похвалишь. Однако ж, знакомя тебя с таким благородным и таким достойным рыцарем, я не собираюсь преувеличивать ценность своей услуги; я хочу одного — чтобы ты был признателен мне за знакомство с его славным оруженосцем Санчо Пансою, ибо, по моему мнению, в нем воплощены все лучшие качества оруженосца, тогда как в ворохе бессодержательных рыцарских романов мелькают лишь разрозненные его черты. Засим молю бога, чтобы он и тебе послал здоровья и меня не оставил. Vale.

Мигель де Сервантес Сааведра